Золоченые верхи великого терема горели багряным огнем. Россыпями камения
самоцветного искрились стекольчатые окна вышних горниц. У крыльца хохотала
челядь, и плетеные расписные грифоны и змии тоже словно смеялись, разевая
богомерзкие пасти.
Зосима стоял, наполовину утонув в густой тени, подбиравшейся к середине
двора, и все еще медлил, не понимая того, что произошло. Грубый дорожный
посох дрожал в руке угодника. Столько ждал он этого часа, столько раз
мысленно, благословив великую боярыню, непременно вышедшую ради него на
крыльцо, неспешно подымался в богатую столовую палату... И еще прошлой
ночью, в жаркой молитве, не знамение ли привиделось ему, не знак ли то был
тайный? И не оттого ли, не послушав совета осторожного онтоновского келаря
<Комментарии и объяснения редко употребляемых слов смотрите в примечаниях
автора в конце книги.>, ни к кому иному, ни в палаты владычные, ни к
тысяцкому, ни к степенному посаднику Ивану Лукиничу направил он стопы свои,
а прямо сюда, к ней, к великой неревской боярыне Марфе. Мнилось: грозно ли
брови сведет, упрекать ли станет, отречется ли от злонеистовства слуг своих?
Но чтобы так, так вот просто не принять, не пустить, не выйти?!
